Чернобыль: Воспоминания Сегодня о Вчера, чтобы было Завтра

Время неумолимо бежит вперед. Стрелки часов невозможно повернуть назад, как невозможно изменить и то, что уже случилось. В памяти, будто на фотопленке, навсегда останутся события, которые прошедшая четверть века не смогла покрыть черной пеленой забвения. Казалось бы два коротких слова: Чернобыль — авария… Но именно эти слова не забудутся нами никогда, они изменили жизни тысяч людей, перевернули ход истории.

Время неумолимо бежит вперед. Стрелки часов невозможно повернуть назад, как невозможно изменить и то, что уже случилось. В памяти, будто на фотопленке, навсегда останутся события, которые прошедшая четверть века не смогла покрыть черной пеленой забвения. Казалось бы два коротких слова: Чернобыль — авария… Но именно эти слова не забудутся нами никогда, они изменили жизни тысяч людей, перевернули ход истории.

Что довелось пережить людям, брошенным на борьбу с некогда «мирным атомом»? Что они увидели там, в зоне отчуждения, и где нашли силы, чтобы день за днем ценой своего здоровья спасать мир от радиоактивной угрозы? Найти ответы на эти и другие вопросы сегодня, спустя 25 лет после аварии, мы можем только в рассказах участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. И мы благодарны этим людям за то, что из года в год они делятся с нами своими воспоминаниями, горькими и скорбными, но такими важными, ради нашего будущего, ради нашего завтра.

Моим собеседником стал Сергей Иванович Вавилов:

— Когда по телевизору впервые сообщили об аварии и показали разрушенный энергоблок, все мы испытали шок. Это было огромное потрясение: как же так, нам ведь говорили о «мирном атоме», а тут вдруг такое. Почему это случилось? Что всех нас ждет? Но тем не менее, когда военкомат в октябре 1986 года направил меня на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС, мне даже в голову не пришло отказаться.

Попал я в 25-ую бригаду химической защиты. Называли нас «партизанами», мы ведь не были регулярными войсками. А еще, сам не знаю почему, наш батальон называли батальоном смерти. День у нас начинался ровно в пять утра, в семь мы уже приступали к работе, когда начинало смеркаться, нас отвозили на станцию купаться, а потом мы возвращались в лагерь, где нас ждали ужин, планерка у комбата и замполита, обязательный выпуск комсомольского прожектора.

Поначалу мы работали в Припяти. Когда я впервые попал туда — ужаснулся. Представьте себе город размером с наш Чугуев, только совершенно пустой, обнесенный колючей проводкой и сигнализацией. Работали мы весь световой день. Нам достался район возле центрального рынка, и мы должны были обработать 22 жилых дома и 3 детских садика. Водой с добавленными туда специальными порошками мы обрабатывали помещения, чтобы сбить радиоактивную пыль и уменьшить фон рал,нации, снимали лопатами и машинами грунт. Когда ты входишь в детский сад и видишь разбросанные вещи, тарелки с едой, подходишь к столу воспитательницы, а там лежит покрытый радиоактивной пылью ежедневник, а в нем запись: «Не забыть принести…», понимаешь, что люди жили своей обычной жизнью, строили планы, мечтали, а потом были вырваны в пустоту. В квартиры мы не заходили, они были под сигнализацией. С помощью пожарных лестниц забирались на балконы, срывали постиранную одежду, обрабатывали железные рамы и решетки. Потрясла надпись в одном из подъездов: «Прощай, любимая Припять!».

Даже после стольких лет я прекрасно помню свои первые впечатления о самой станции. Выехали мы туда, когда на улице было еще темно. И вот представьте себе картину: рассвет, перед нами из ниоткуда возникает огромная, впечатляющая махина, а на ней неоновыми буквами горит надпись: «Чернобыльская АЭС им. Ленина работает на коммунизм». Мы тогда были направлены на зачистку столовой «Ромашка». Впереди нас шли офицеры и химик-дозиметрист, у него был план-схема, а также дозиметр, по которому он вымерял уровень радиации. Я с несколькими ребятами работал вр дворе. Нам было велено работать 40 минут. И тут вдруг прибегает наш офицер и кричит мне: «Комсомолец! Бегом уводи людей!» Нас быстренько погрузили и повезли обратно. Горло першит, кашель, голова кругом, я водителю говорю: «Может, у тебя, что-то с машиной?», а тот смеется: «Это у тебя переоблучение, не дрейфь, само пройдет». Оказалось, что ночью на станции был новый выброс радиации и общий фон резко «подскочил», а мы работали по старым показателям. Если честно, то накопители, которыми мы пользовались, сильно врали. Как-то один мой знакомый показывал мне японский накопитель, так он и уровень фона измерял, и разовую дозу радиации, и сколько всего было накоплено. Но нам такие и не снились. Да и вообще накопители были только у офицеров. Из средств защиты у нас был респи-ратор-лепесток, считай, что обычная ватно-марлевая повязка. По-хорошему его надо было менять несколько раз в день, а мы раз за разом стирали и опять одевали. Или выкручивались, кто как мог…

Нас, когда мы обычно приезжали на станцию помыться, выше четвертого этажа не пускали: считалось, что чем выше этаж, тем лучше обслуживание. И вот как-то раз там дежурили знакомые ребята, и они пропустили нас на шестой этаж. Заходим, а там сразу у входа огромный рулон вафельных полотенец, так каждый из нас отмотал метра по три на портянки. У бабушки, которая выдавала чистое белье, на столе стояла огромная стопка респираторов, мы тут же набрали их от души. А что? Там они были не особо нужны, а у нас дефицит. Когда мы приехали к себе в батальон, был настоящий праздник. И вообще, кроме одного мотка колючей проводки, нам ничего для обустройства лагеря не давали. Ни ложек, ни ножей, ни вилок. Все это мы приносили кто откуда. Так, например, печатная машинка была у нас из детского садика Припяти. Конечно же, все это было радиоактивное. Но что делать, ведь жить нам как-то надо было. На наших постелях уровень радиации достигал 2,5-3 тысяч микрорен-ген. Но никто не обращал на это внимания.

Машины, на которых мы передвигались и работали, были настолько заражены, что их просто не выпускали из зоны: на посту радиологического контроля бесконечно отправляли на мойку. Мы помоем машину, возвращаемся, нам измеряют уровень радиации и опять направляют на мойку и так несколько раз. Только толку ноль. Мы машины могли протереть до дыр, но они как были заражены радиацией, так и оставались. А еще на том посту был прибор, который мы называли «Вася» или «японец». Он реагировал на определенный фон радиации и загорался красным светом. Так когда мы к нему подходили, он горел ярко-ярко. На самом деле к радиации очень быстро привыкаешь.

Было очень жалко домашних животных, их ведь чернобыльцам не разрешили забрать с собой. Они бегали вокруг дикими стаями, изможденные, худые. Почему-то запомнился случай, как к нам прибился оДичалый и оголодалый кот. Я тогда впервые в жизни увидел, как это животное слопало целый котелок гречневой каши, а потом, зажав лапами кусочек хлеба, бросалось на всех, кто хотел до него дотронуться, пряча свою добычу под себя.

Официально в результате аварии на ЧАЭС погибли 26 человек — это пожарные, которые первыми выехали на вызов, и работники станции. Но ведь было еще множество разных случаев. Правда, о них предпочитали не распространяться. Так, один из наших ребят нашел кусок реакторного графита и положил его в нагрудный карман своей гимнастерки. Уже к вечеру его отправили в Киев с обширным радиоактивным ожогом. Другой притащил с могильника новенький распределитель на машину, спрятал под подушкой и спал на нем несколько, часов. А запчасть излучала 60 рентген в час! Так его потом тоже доставили в больницу…

До сих пор Чернобыль не отпускает меня. Часто снится что-то очень похожее. Во сне возвращается едкий привкус радиации и возникает чувство, что я должен идти и помочь кому-то. Я никогда не забуду то время, ведь там я познакомился с хорошими, добрыми людьми, и для меня все они настоящие защитники Отечества.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *